Н. В. Богданова-Бегларян
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ (О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ РУССКОЙ РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ)
Грамотность человека мы привыкли определять по тому, как он пишет: умеет ли он ставить на места нужные буквы, в том числе прописные (большие, заглавные) и строчные (маленькие), а также знаки препинания, выбирать слитное или раздельное написание слов. Однако не менее важно и умение говорить : правильно ставить ударения, сочетать слова друг с другом, в меру редуцировать частотные (в первую очередь сверхчастотные) звучащие единицы языка. Последнее, пожалуй, наиболее интересно.Однако не менее важно и умение говорить: правильно ставить ударения, сочетать слова друг с другом, в меру редуцировать частотные (в первую очередь сверхчастотные ) звучащие единицы языка. Последнее, пожалуй, наиболее интересно.
Редукция (компрессия, сжатие) форм слова или целых словосочетаний — это неотъемлемое свойство устной речи, результат действия принципа экономии, отражающего естественность самого процесса речепроизводства и обеспечивающего, в конечном счете, языковую эволюцию. Отношение к такой редукции в обществе неоднозначно и по преимуществу негативно. Основная масса носителей языка редуцирует так же естественно, как в принципе говорит, ходит и дышит, и вовсе об этом не задумывается:
здрасть / отдел кадров уже закрыт? ага / сёння же пятница / они... они и... до полтретьего / а то и и... до двух // они же почти без обеда работают // я грю / кадры почти без обеда работают / поэтому щас они закрыты / пятница же (ОРД).
Лингвистически образованная и потому «задумывающаяся» часть этих носителей весьма категорически осуждает подобные формы, считая их уделом людей малокультурных и не заботящихся о чистоте своей речи. Любопытно, что, по нашим наблюдениям, все такие языковые пуристы в своей собственной речи благополучно допускают речевую редукцию сверхчастотных форм, абсолютно не замечая ее, что лишний раз свидетельствует о естественности этого процесса. Вот характерный пример из лингвистической дискуссии на солидной научной конференции:
[Анна А. Зализняк, жен] Как… Есть какая-то связь между употреблением… Есть ли разница в частотности употребления «скажем» или «так скажем» в речи от первого… Когда чек называет себя «я» и когда чек называет себя «мы» / как вот мы называем себя во время доклада / некоторые называют себя «мы». Ну / вот / есть ли какая-то корреляция? [одновременно говорят] Ну будет ли что «скажем» звучит чаще чем… [Н. В. Богданова, жен] Ну / навскидку… Навскидку / нет. Но / наверно / если внимательно посмотреть / то что-нибудь и обнаружится [Н. В. Богданова. Ответы на вопросы после доклада на конференции Диалог 2012].
Именно в существование формы чек (от человек) говорящим почему-то поверить труднее всего, хотя она ничуть не менее частотна в нашей речи, чем более или менее привычные щас, здрасьте и тыща.
Редуцированные формы не только естественны для нашей устной речи, они действительно являются фактом развития, эволюции языка, постепенно проходя путь «из речи в язык». Когда-то такой путь прошли и стали полноценными лексическими единицами формы мол (из молвил), вишь и ишь (из видишь), спасибо (из спаси Бог), пожалуйста (из пожалуйте, сударь) и многие другие. Совсем недавно такой путь прошла и попала в словари частица те (из тебе): Вот те на! Вот те раз! Вот те крест! Вот те и пожалуйста! (Ожегов, Шведова 2006: 791); Черт-те что! (Ушаков, Крючков 2007: 248).
Свидетельством проходящей буквально на наших глазах лексикализации современных редуцированных форм можно назвать целый ряд процессов. Прежде всего, это их письменная фиксация, начавшаяся, надо отметить, еще более 200 лет назад, ср.:
Оловянные, заплывшие глаза солдата оживились: он, видимо, узнал своего офицера. ― Здравия желаем, вашбородие! ― тем же отрывистым басом крикнул он [Л. Н. Толстой. Севастопольские рассказы / Севастополь в августе 1855 года (1855)];
И отчего у те болезь? [Ф. М. Решетников. Тетушка Опарина (1868)];
Будь их, скворцов, хоть тыща, да что с них толку? [А. П. Чехов. Он понял (1883)];
Потому считай: за золотник нам в конторе дают рубь восемь гривен, а за ползолотника приходится девять гривен [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Золотуха (1883)].
Самые ранние примеры фиксации редуцированных форм:
1810 г. — мня (А. Е. Лабзина),
1829 г. — неча (М. Н. Загоскин),
1835 г. — дожен (Н. В. Гоголь)
Сегодня письменный облик приобрели более сотни редуцированных форм сверхчастотных единиц русской речи[...] Облик этот часто вариативен (как вариативно и само произношение этих форм), что также говорит о продолжающемся процессе его становления в языке, ср.:будешь — буишь, буешь, бушь; говорит — горит, грит, гыт; здравствуйте — здрасте, здрасьте, здрассти, здрасьти, здрасти, здраст, здрасть, здрась, здра, драсте, драсьте, дрась, драсть.
Дополнительными признаками проходящей лексикализации можно считать семантическую, стилистическую или функциональную дифференциацию некоторых редуцированных форм. Так, форма жысь приобретает в речи и ментальном лексиконе носителей языка значение, отличное от значения полной формы жизнь, ср.:
Сам Жора написал где-то к тридцати годам десять рассказов. И с тех пор переиздал их десять тысяч раз, по-разному компонуя и подчас переименовывая (так, «Жизнь» превратилась в «Жысь») [В. Топоров. Большая жратва Жоры Жирняго (2008)].
Проведенный электронный опрос показал, что носители языка любого возраста хорошо чувствуют эту разницу, которая сводится в общем к следующему: жизнь — понятие более философское, возвышенное по сравнению с жысь, жысь сложнее, тяжелее, безрадостнее, в целом хуже, чем жизнь.
Появляется новое семантико-стилистическое содержание и у таких редуцированных форм, как здрасьте, пожалста и щас [...] Е. Граф называет подобные формы «междометными прагматемами», которые отличаются от своих производящих этикетных форм тем, что приобретают новую семантику, прагматику и просодику, а также синтаксическую независимость (Graf 2011: 297).
А в ряде контекстов редуцированная форма щас полностью утрачивает свое лексическое значение, не приобретает никакого нового и переходит (обычно с многократным повторением) в разряд вербальных хезитативов (словесных заполнителей пауз хезитации, т. е. колебания, раздумья; см. о них ниже), ср.:
так / щас щас щас я // ага / вот они (ОРД);
так это что / я должен выйти в... в это вот / (э-э) выйти // щас щас щас // ну подожди / я чем *Н снова / я () да я попытался написать во всяком случае это (ОРД).
Так или иначе, но редуцированные формы нашей устной речи свидетельствуют не просто о небрежности произношения, но и о зарождении в речи, а затем и в языке новых единиц, со своим значением, своей стилистикой и/или функциональной (прагматической) нагруженностью. А значит, заслуживают некоторого уважения и внимания исследователей.
Результатом протекающего в устной речи процесса прагматикализации можно считать и весь класс вербальных хезитативов. Устойчиво негативное отношение к ним как к словам-паразитам, свойственное рядовым (наивным) носителям языка, также должно, как мне кажется, уступить место лингвистическому уважению и исследовательскому интересу. Так, оказалось, что, утратив свое лексическое значение, такие слова или конструкции начинают выполнять в нашей речи довольно большое количество разнообразных функций (кроме собственно хезитативной, первичной для них всех)
Богатство и разнообразие как самого списка таких конструкций, так и функций, выполняемых ими в устной речи, вынуждают исследователей говорить даже о создании специального словаря вербальных хезитативов (см. Богданова-Бегларян 2013), который может быть полезен специалистам самого разного толка: собственно лингвистам, исследователям повседневной русской речи, создателям грамматики речи (грамматики употреблений), которая, вне всякого сомнения, отличается от грамматики языка, переводчикам спонтанных текстов на другие языки, хотя бы в рамках художественного произведения, при передаче речи персонажей, преподавателям русского языка иностранцам, которые вынуждены учиться воспринимать и правильно понимать нашу спонтанную речь как устно, так и письменно, при чтении русскоязычных текстов.
[...]
Список использованной литературы
1. Аванесов Р. И. Орфоэпия и ее практическое значение // Говорит СССР, 1936, № 6. С. 27-28.
2. Аванесов Р. И. Вопросы русского литературного произношения // Русский язык в школе, 1937, № 3. С. 83-93. 3. Античные теории языка и стиля / Под общ. ред. и с предисл. О. М. Фрейденберг. М.-Л., Соцэкгиз, 1936. 341 с.
4. Блумфильд Л. Язык // В. А. Звегинцев. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Часть II. 3-е изд. М., Просвещение, 1965. С. 181-208. 5. Богданова-Бегларян Н. В. О проекте словаря дискурсивных единиц русской речи (на корпусном материале) // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. По материалам ежегодной Международной конференции «Диалог» (Бекасово, 30 мая — 3 июня 2012 г.). Выпуск 11 (18) / Гл. ред. А. Е. Кибрик. М., РГГУ, 2012. С. 71-83. 6. Богданова-Бегларян Н. В. О словаре «не-слов»: возможности лексикографического описания вербальных хезитативов русской речи // Слово. Словарь. Словесность:Коммуникация. Текст. Синтаксис (к 90-летию со дня рождения С. Г. Ильенко). Материалы Всероссийской научной конференции, Санкт-Петербург, РГПУ им. А. И. Герцена,13-15 ноября 2013 г. / Отв. ред. В. Д. Черняк. СПб., Сага, 2013. С. 359-364.
7. Богданова-Бегларян Н. В., Кислощук А. И., Шерстинова Т. Ю. О ритмообразующей функции дискурсивных единиц // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Вып. 2 (22), 2013. С. 7-17.
8. Бодуэн де Куртенэ И. А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке // И. А. Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по общему языкознанию, т. I. М., Изд-во Академии наук СССР, 1963а. С. 47-77.
9. Бодуэн де Куртенэ И. А. Заметки на полях сочинения В. В. Радлова // И. А. Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по общему языкознанию, т. II. М., Изд-во Академии наук СССР, 1963б. С. 175-186.
10. Вересов Н., Суортти Ю. Поколение Как бы (некоторые размышления в перспективе культурно-исторической психологии) // Известия Академии Педагогических и Социальных наук, XII, Часть 1, М., 2008. С. 341-350.
11. Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., Высшая школа, 1972. 616 с.
12. Винокур Г. О. Из бесед о культуре речи // Русская речь, 1967, № 3. С. 10-14.
13. Елистратов В. С. Словарь русского арго, 2002 // ГРАМОТА.РУ.
14. Звуковой корпус как материал для анализа русской речи. Коллективная монография. Часть 1. Чтение. Пересказ. Описание / Н. В. Богданова-Бегларян (Богданова), И. С. Бродт, В. В. Куканова, О. В. Павлова (Ильичева), Е. М. Сапунова, И. А. Суббота, Н. С. Филиппова, Н. А. Хан, В. М. Чуйко и др. / Отв. ред. Н. В. Богданова-Бегларян. СПб., Филологический факультет СПбГУ, 2013. 532 с.
15. Левонтина И. Б. Пересказывательность в русском языке // http://www.dialog-21.ru/dialog2010/materials/html/44.htm. 4.05.2011.
16. Максимов Б. Б. Фильтруй базар: Словарь молодежного жаргона города Магнитогорска. Около 31500 слов и устойчивых сочетаний / Подготовка рукописи к изданию и вступ. статья С. Г. Шулежковой. Магнитогорск, МаГУ, 2002. 506 с.
17. Мартине А. Механизмы фонетических изменений: проблемы диахронической фонологии. М., 2006. 451 с.
18. Никитина Т. Г. Так говорит молодежь: Словарь сленга. По материалам 70-90-х годов. 2-е изд. испр. и доп. СПб., Фолио-Пресс, 1998. 592 с. 19. Никитина Т. Г. Молодѐжный сленг. Толковый словарь. М., Астрель, 2003. 912 с.
20. Николаева Т. М. Грубые ошибки или назойливая языковая тенденция? // Язык в движении. К 70-летию Л. П. Крысина / Отв. ред. Е. А. Земская, М. Л. Каленчук. М., Языки славянской культуры, 2007. С. 466-470. 21. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., ИТИ Технологии, 2006 (4-е изд.). 944 с.
22. Пальшина Д. А. Редуцированные формы русской речи: история и перспективы лексикографического описания. Palmarium Academic Publishing. Saarbrücken, 2012. 147 с.23. Пальшина Д. А. Редуцированные формы русской речи: условия возникновения, вариативность и особенности функционирования. Дис. … маг. лингв. СПб., 2013. 105 с. (машинопись).
24. Пешковский А. М. Объективная и нормативная точка зрения на язык // А. М. Пешковский. Избранные труды. М., Учпедгиз, 1959. С. 50-62.
25. Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи // Э. Сепир. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., Прогресс, 1993. С. 26-203.
26. Скребнев Ю. М. К вопросу об «ортологии» // Вопросы языкознания, 1961, № 1. С. 140-142.
27. Словарь современного русского литературного языка: В 20 т. Том IV. Д / Ред. К. С. Горбачевич. Изд. 2, перераб. и доп. М., Русский язык, 1993. 576 с.
28. Соловейчик С. Л. Передо мной открылся мир ударений // Русский язык, 1998, № 39.
29. Спенсер Г. Основные начала. Киев, Вища школа, 1986. 375 с. 30. Томпсон П. Голос прошлого. Устная история / Пер. с англ. М., Весь мир, 2003. 368 с. 31. Ушаков Д. Н., Крючков С. Е. Орфографический словарь. 49-е изд., стер., М., Дрофа, 2007. 316 с.
32. Федоров А. И. Фразеологический словарь русского литературного языка. М., Астрель, АСТ, 2008. 880 с.
33. Химик В. В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи. СПб., Норинт, 2004. 768 с.
34. Штейнталь Г. Грамматика, логика и психология (их принципы и их взаимоотношения) // В. А. Звегинцев. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Часть I. М., Учпедгиз, 1960. С. 108-116.
35. Шухардт Г. О фонетических законах // Г. Шухардт. Избранные статьи по языкознанию. М., УРСС, 2003. С. 23-55.
36. Щерба Л. В. Опыт общей теории лексикографии // Л. В. Щерба. Языковая система и речевая деятельность. Л., Наука, 1974. С. 265-304.
37. Graf E. Interjektionen im Russischen als interaktive Einheiten. Frankfurt am Main, 2011. 328 р.
38. Günther S., Mutz K. Grammaticalization vs. Pragmaticalisation? The development of pragmatic markers in German and Italian // W. Bisang, N. P. Himmelmann, B. Wiemer (eds.) What Makes Grammaticalisation? A Look from its fringes and its components. Berlin, 2004. P. 77-107.